Инферно. Армия Ночи - Страница 8

Но я по- прежнему чувствовал себя паршиво.

Шринк много раз предостерегала меня, что носители всю жизнь терзаются чувством вины. Превращать своих любовниц в монстров — это знаете ли, не поднимает настроения. Мы переживаем из-за того, что сами не превратились в монстров, — синдром уцелевшего, так это называется. И мы чувствуем себя ужасно глупо, потому что не заметили собственных симптомов раньше. В смысле, я, типа, диву давался, почему это диета Аткинса развивает у меня ночное зрение. Но такого ощущения, что здесь есть о чем беспокоиться, не возникало…

И еще один животрепещущий вопрос: почему я не забеспокоился всерьез, когда моя единственная настоящая подружка, две девушки, с которыми у меня были свидания, и еще одна, с которой я обжимался в канун Нового года, сошли с ума?

Я просто думал, что для Нью-Йорка это нормально.

От общения со Шринк волосы у меня на затылке всегда встают дыбом.

Она живет в недрах городского дома колониальной эпохи, с самого начала ставшего штаб-квартирой Ночного Дозора. Ее офис в конце длинного узкого коридора. Мягкий, но устойчивый ветер толкает вас к ней, словно фантомная рука. Но это не магия, это, что называется, «профилактика на основе сниженного давления» — фактически огромный, сделанный из воздуха презерватив. Через весь дом со всех направлений в сторону Шринк постоянно дует ветер. Ни один даже заблудившийся городской микроб не может избежать ее, потому что весь воздух в доме движется к ней. После того как она выдохнула воздух, он проходит микрофильтрацию, подвергается обработке хлором, нагревается примерно до двухсот градусов по Цельсию и только потом выбрасывается из дома через вечно коптящий дымоход.

Такая же система установлена на заводах, производящих биологическое оружие, и в лабораториях в Атланте, где ученые хранят в запертом морозильнике вирус оспы.

Шринк и вправду болела оспой, она сама мне об этом рассказывала. Она носитель, как и мы, охотники, но живет уже очень долго, даже дольше, чем Ночной Мэр. Она настолько стара, что застала времена, когда еще не изобрели прививок, когда корь и оспа убивали больше людей, чем войны. Паразит, конечно, сделал ее невосприимчивой к болезням, но она до сего дня носит в себе микроскопические осколки самых разных человеческих заболеваний прошлых времен. Поэтому ее и держат в пузыре.

Да, мы, инферны, живем по-настоящему долго.

Правительству Нью-Йорка около трехсот пятидесяти лет, на полтора столетия больше, чем Соединенным Штатам Америки. Власти Ночного Дозора уже давно откололись от муниципальных — как и нфериам, на которых мы охотимся, нам приходится скрываться, — однако Ночной Мэр был пожизненно назначен на эту должность в 1687 году. Просто так уж получилось, что он до сих пор жив. Таким образом, в Новом Свете именно мы являемся самой старой властью, обгоняя франкмасонов на сорок шесть лет.

Ночной Mэp собственными глазами видел судилища над ведьмами в 1690-х. Он был здесь во время Войны за независимость, когда обитавших в городе черных крыс выживали серые норвежские (что, кстати, происходит до сих пор), и он был здесь во время попытки переворота в 1794 году. Мы знаем этот город.

Полки позади письменного стола Шринк забиты куклами из ее древней коллекции, потертые и помятые головы которых покрыты волосами, сделанными из конских грив и кудели ручного прядения. Они сидят там в тусклом свете со своими застывшими, нарисованными улыбками. Столетия прошли с тех пор, как детские пальчики касались кукольных лиц, я без труда могу вообразить оставшийся от этого противный запах. И Шринк не купила их как антиквариат; буквально каждую она вытащила из рук спящего ребенка еще в те времена, когда куклы были современниками этих детей.

Теперь это просто странная причуда, но с ее коллекцией не сравнятся никакие фетиши, которые могли бы распространять заболевание. Иногда я задаюсь вопросом — а что, если существование в пузыре просто способ загнать в угол древние, неосуществленные желания Шринк? Летним днем в Манхэттене, когда все женщины в городе разгуливают полуобнаженными, я тоже хочу, чтобы меня заперли в каком-нибудь пузыре.

— Привет, Малыш, — сказала она, подняв взгляд от бумаг на столе.

Я скривился, но жаловаться было не на что. Тот, кто живет на свете больше пяти столетий, имеет право называть Малышом любого. Старательно держась на почтительном расстоянии от нарисованной на полу красной линии, я сел в кресло. Стоит пересечь линию, и помощники Шринк тут же разденут меня до нитки и сожгут все, и придется потом добираться домой в неудобной, тесной одежде, да еще и с выглядывающим из-под нее нижним бельем. Все в Дозоре помнят носителя-инферна по прозвищу Тифозная Мэри, которой паразит так задурманил голову, что она не осознавала, что заражает гифом всех, с кем спит.

— Добрый вечер, доктор Проликс, — ответил я, стараясь не подымать голоса.

Разговаривать с другими носителями всегда несколько сложно. Красная черта разводила нас со Шринк примерно на двадцать футов, но у обоих слух инфернов, поэтому кричать было бы просто неприлично. Понадобилось немало времени, чтобы развить социальные рефлексы в среде существ, обладающих сверхспособностями.

Я закрыл глаза, приспосабливаясь к странному ощущения полного отсутствия запаха. В Нью-Йорке такого вообще не бывает, а со мной — только в безупречно чистом офисе Шринк. Являясь ночным хищником, я могу чувствовать запах соли, если кто-нибудь плачет, и кислый привкус отработанных батареек, и плесень между страницами старой книги.